«Блоха», которую подковал Кустодиев

В 1924 году режиссер Второго МХАТа Алексей Дикий задумал новую, довольно экспериментальную, постановку. Ее основу должна была составить «низовая», народная театральная традиция, обязательный элемент всех ярмарок и народных гуляний в прежней России. Дикий поделился своей идеей с писателем Евгением Замятиным, который нашел ее очень интересной. Он принялся за работу и довольно быстро написал «Блоху» - «игру в 4 действиях», ставшую, по его определению,  «опытом воссоздания народной комедии». В основу пьесы легли народный сказ о туляках и стальной блохе и известный рассказ Николая Лескова «Левша», являющийся литературной обработкой этого плода устного народного творчества. Режиссер принял пьесу к постановке, начались репетиции. Декорации заказали известному художнику-пейзажисту Николаю Крымову, с которым театр неоднократно сотрудничал. Дикий  увлеченно занимался с актерами, прорисовывал психологию персонажей, и даже не интересовался, как продвигается работа художника. По  его позднейшему признанию, это легкомыслие питала традиция мхатовской студии, приучившая «… манкировать формой, «нейтрально» одевать спектакли». Работа Крымова, тем временем затянулась: он без конца дорабатывал и переделывал эскизы, и представил их практически в последний момент. Режиссер по достоинству  оценил их образность: «Эскизы были великолепные. С полотна глядела на нас русская уездная «натуральная» Тула: низенькие хатки, побуревшие крыши, серое осеннее небо, хмурые тучки, голые, облетевшие деревья, на одном из них — черная намокшая ворона». Однако режиссер чувствовал какое-то внутреннее сопротивление, подвох и, еще раз внимательно изучив эскизы, понял, что они разрушают замысел и концепцию спектакля:  «…это было прекрасно, но совсем не то, что нужно было нам. Ведь мы мыслили себе «Блоху» как балаганное представление, лубок, почему-то высокомерно заброшенный в наше время». На художественном совете Дикий заявил, что бракует эскизы Крымова. Дирекция театра была ошеломлена: время, остававшееся до премьеры, стремительно таяло, и в том случае, если новые декорации также окажутся неподходящими, спектакль будет сорван. Но режиссер был непоколебим — он знал одного художника, к которому следует  обратиться и который точно не подведет. Имя этого мастера — Борис Кустодиев. В город на Неве на переговоры был срочно командирован Евгений Замятин. Несмотря на убежденность режиссера и его заверение, что в случае неудачи с новыми декорациями он возьмет все издержки на себя, дирекция театра волновалась:  помимо того, что поджимали сроки, было  хорошо известно, что Кустодиев тяжело болен и каждая картина давалась ему с большим трудом.

… Уже десять лет он был прикован к инвалидному креслу и писал крупные вещи лежа. В 1916 году Кустодиев вновь оказался  на хирургическом столе — предстояла очередная, самая тяжелая операция по удалению опухоли спинного мозга.  Во время нее врачи поняли, что предстоит сделать судьбоносный выбор: для удаления опухоли требовалось перерезать нервные окончания, что означало одно – у художника навсегда отнимутся ноги или руки. Жена  живописца Юлия, все долгие пять часов тихо ходившая по больничному коридору, на вопрос хирурга ответила без раздумий – руки. Если не спасти главный инструмент живописца, его жизнь потеряет смысл…

Неожиданно быстро в театр пришла посылка из Ленинграда – набитый сверху донизу большой ящик. Режиссер и члены дирекции  обступили его, повисла напряженная тишина, наконец,  кто-то  дрожащей рукой принялся его распаковывать.  Алексей Дикий так описывал этот волнующий момент: «Затрещала крышка, открыли ящик — и все ахнули. Это было так ярко, так точно, что моя роль в качестве режиссера, принимавшего эскизы, свелась к нулю — мне нечего было исправлять или отвергать. Как будто он, Кустодиев, побывал в моем сердце, подслушал мои мысли, одними со мной глазами читал лесковский рассказ, одинаково видел его в сценической форме. Он все предусмотрел, ничего не забыл, вплоть до расписной шкатулки, где хранится «аглицкая нимфозория» — блоха, до тульской гармоники-ливенки, что вьется, как змеи, как патронная лента, через плечо русского умельца Левши». Спектакль был спасен, и премьера, состоявшаяся 11 февраля 1925 года, прошла  с большим успехом, став одним из самых заметных событий того театрального сезона. Режиссер был благодарен художнику, ведь именно во время работы над «Блохой» кардинально изменилось его мнение о значении декораций, обрамлении спектакля:  «Художник повел за собой весь спектакль, взял как бы первую партию в оркестре, послушно и чутко зазвучавшем в унисон (…)  я, кажется, впервые познал, что такое принципиальное единство в театре, когда все компоненты спектакля бьют и бьют по единой цели, как безошибочно меткий стрелок».

Год спустя «игра» Замятина предстала на подмостках  ленинградского Большого драматического театра.  Режиссер Николай Монахов без раздумий обратился к Кустодиеву.  Тот не стал  повторять свои прошлогодние наработки, а будто бы взглянул на хорошо знакомую пьесу новыми глазами и нашел для ее сценического воплощения новые выразительные возможности.  Концепция «Блохи» изменилась:  если в московской постановке доминировал лубок,  и критики отмечали стремление художника «довести его до размеров поистине монументальных», то в ленинградской —  лубок был подчинен другой народной традиции – балагану. Специально для этого на сцене БДТ была установлена конструкция, состоявшая из балаганного деревянного портала и  примитивной сцены, выгороженной полукругом деревянных столбов. На них развесили яркие полотнища, символизировавшие «географию» действия  – «холодную» Тулу, «мокрую» Англию и «водный» Петербург.  Художник стал для неопытного еще режиссера сопостановщиком и главным консультантом. «Общение с Б. М. Кустодиевым, человеком необычайного юмора и жизнерадостности, доставило мне много прекрасных творческих минут. Я совершенно незаметно для себя проводил с Борисом Михайловичем целые часы в разговорах о том, как должен выглядеть тот или иной персонаж, тот или иной костюм, та или иная сцена. При каждой встрече мы все меняли, пока наконец не пришли к последней редакции спектакля» - вспоминал Николай Монахов.

На обеих премьерах режиссеры объявляли о том, что в зале присутствует автор остроумных и  ярких декораций. Луч прожектора освещал одну из лож, где в инвалидном кресле, чуть сгорбившись,  сидел мужчина средних лет, и с волнением прислушивался к дыханию зала. Зрители неизменно приветствовали его бурной овацией.

На аукционе «Антиквариума», который состоится 22 апреля, будут представлены две афиши спектакля «Блоха» работы Бориса Кустодиева, украшавшие в дни премьер московские и ленинградские улицы.